Скитания: Гурьев, Уральск

Опять дорога. Холодно, сыро и грязно. Грипп настиг всех троих, у всех температура. Приехали в Сызрань поздно вечером совсем больные, разбитые. Пересадка в поезд до Пензы. Сильный холод. Поезд отправляется только утром, на вокзале толпа, не войдешь. Владыка пожелал ехать в гостиницу. Было за полночь, когда нашли гостиницу, где получили комнатку. Предложили кипятку, но владыка отказался. Прочитал правило ко Святому Причащению, причастился; причастил и Анну, во укрепление душевных и телесных сил. В Пензе такой же водоворот. Дальше — поезд до Саратова.

В Саратове обошли город, осмотрели собор и другие места, памятные для Анны.

Переехав Волгу в Покровской слободе, ночью сели на поезд до Уральска. Первый раз за неделю ели горячее. В вагоне рядом с ссыльными ехал военный комиссар Гурьева; он рассказал о предстоящей дороге: пятьсот верст автомашиной, дорога трудная.

Уральск встретил вьюгой и морозом. У Анны высокая температура. Владыка просил: «Оставьте меня здесь. Зачем отправлять в Гурьев? Очень трудное сообщение». Но решение не отменили.

В ожидании машины остановились в гостинице. Приняли радушно, но комнату дали нетопленую. Из Уральска епископ Серафим успел послать своим чадам письмо:

«Всем, всем моим о Христе Иисусе Господе нашем возлюбленным чадам, их же имена в сердце моем ношу, мир, благодать и Божие благословение.

Свершаю длинный и долгий путь с пересадками, утомительными стоянками. Но весь этот путь от Меленков до Москвы, от Москвы до Алма-Аты, от Алма-Аты до Уральска, предстоящий от Уральска до Гурьева на Каспийском море — есть путь длинный и незабвенный. Кратко сказать, что это есть путь чудес от чтения полутораста “Богородице Дево, радуйся!”. Порой думается, что Господь нарочито и послал меня этим путем, чтобы воочию показать мне, сколь сильна пред Ним молитва Пречистой Его Матери и сколь действенно приносимое Ей с верою Архангельское приветствие “Богородице Дево, радуйся!”. Верую и исповедую, яко аз познах, как никогда еще на совершаемом мною сейчас пути, все тепло, всю защиту, весь покров чудного приветствия сего “Богородице Дево, радуйся!” Это воззвание в самых непроходимых местах пролагало мне углаженную дорогу с верными моими спутниками, в безвыходных обстоятельствах давало выход, располагало нерасположенных ко мне, злые сердца неоднократно умягчало, а не смягчавшиеся обжигало и посрамляло. Яко исчезати им, яко дым.

Архангельское приветствие “Богородице Дево, радуйся!” при полной беспомощности подавало неожиданную помощь, и притом с такой стороны, откуда и невозможно было никак ее ожидать. Не говорю уже о внутреннем мире среди бурь, о внутреннем устроении при окружающем неустройстве; сие приветствие архангельское праведно движимый гнев Божий от главы нашей отстраняет и самый приговор Судии Сердцеведца отменяет. О, великое дерзновение! О, страшное заступление! Из огня страстей изымает, со дна падения горе к небесам восхищает. Ограждайте же себя чаще и усерднее сею стеною нерушимою, оградою сею неразоримою: “Богородице Дево, радуйся!” С сею молитвою никак не погибнем, в огне не сгорим, в море не потонем. Если же сатана, ненавидящий нас, и запнет нас на пути нашем и сшибет нас, то и тогда, архангельское приветствие воссылая, воспрянем, восстанем добре, затемненные — просветимся, больные душой, исцелимся, загрязненные грехом — очистимся и убелимся яко снег, чистотою “Высшей небес и Чистейшей светлостей солнечных”. Мертвые, убитые страстьми, воскреснем, оживем и в восторге духа возопием: “Христос воскресе! — Воистину воскресе!”»

Накануне дня Архистратига Михаила владыка отслужил в номере гостиницы всенощную. Автомашина до Гурьева пришла только через три дня; на билет Анне ушли последние деньги. Клавдия поехала в Москву собирать копейки.

До Гурьева ехали пять дней. Ночью грузовик остановился в деревне. Была суббота, служба 6-го гласа; про себя пели всенощную. В избе сели у стола, рядом — сопровождающие чиновники. Хозяйка позвала владыку в свою комнату, упала в ноги: «Батюшка, ты как ангел, как агнец незлобливый среди зверей. Посмотрю на тебя, а у тебя лик ангельский, и жалко мне тебя. Помолись обо мне, благослови дом мой!»

Двинулись дальше. Утром остановились в последний раз. Ради воскресения хозяйка напекла пирожков, угощала и спросила об Анне: «Батюшка, это дочка твоя?» Анна смешалась, хотела отрицать, но владыка сказал: «Да, да, дочка моя». «То-то, вижу, одна печаточка», — добавила хозяйка.

В Гурьев прибыли в пять часов вечера. Шофер согласился оставить в гараже корзиночку с поклажей, а путники пошли к церкви искать добрых людей, которые согласились бы принять их на ночлег. Долго никто не соглашался ввести в свой дом духовное лицо, боялись, говорили, что родственники против и тому подобное. Господь помог. Уже поздно вечером нашли приют на одну ночь. Хозяйка достала печеную рыбу из печи, накормила скитальцев.

Пошли к местному храму, но их предупредили: «Сюда не ходите: церковь обновленческая, вам не помогут. На кладбище старые церковники». В красной кирпичной церкви на кладбище служба, старушки окружили, взялись помочь. Анна Степановна приняла на одну ночь, накормила, а наутро проводила к знакомой старушке-вдове. Стефанида Порфирьевна пустила ненадолго и при условии, чтобы ссыльные купили ей дрова. Через две недели диакон кладбищенского храма предложил квартиру у своих родственников. Хатка была тесная, но хозяева люди добрые, ничем не обижали. 20 декабря приехала Клавдия с подмогой, стало легче. В Сочельник 1933 года получили багаж, достали облачение и владыка отслужил Литургию.

Хатка, приютившая владыку, была тесная, но молитве было здесь просторно, она всё собою освещала. Хозяева утешали хорошим отношением. Особенно дети привязались к владыке: радостно встречали его с цветами, когда он возвращался с прогулок. Любили слушать пение. Одиннадцать лет не говели — теперь в первый раз причастились.

Зима прошла в скудости и нищете. Цены высокие: хлеб триста рублей пуд, картошки не достать ни за какие деньги. Анна рисовала и вышивала, Клавдия продавала ее изделия — этим и кормились. Почтовое сообщение было прервано с ноября до мая. Вдруг на «Живоносный Источник» — телега посылок, сразу двадцать две. Обрадовались и сухарям, и крупе. Такое было утешение от Божией Матери.

Хозяева решили приобрести новый дом, собрались переселяться, звали с собой владыку. Но он не благословил покупать; они не послушались и лишились всего — и старого дома, и нового. Завистливые люди донесли на них, и пришлось им уезжать из города подальше, за Уральск. Но Владыка со спутницами вынужден был выехать из Гурьева еще прежде них.

5/18 июля 1933 года, когда епископ Серафим совершал Литургию, явился представитель ОГПУ — немец, точный и холодный, и приказал немедленно собираться. У владыки сердечный приступ и боли в печени. Умолить оставить страдальца дома до отправления парохода невозможно. Его забрали в тюрьму. В полдень вывели к Анне, на нем не было лица: «Поместили в камеру без окон, сорок пять градусов жары, чуть не умер от духоты».

Поздно вечером посадили на пароход и отправили по Уралу в неизвестное место. Везли секретно, цель не указали, только велели взять ватную одежду. На пароходе каюта с конвоиром. Река несудоходная, путь преграждали наносы песка, садились на мель. Пассажиры в унынии. Заболел тифом матрос и умер у владыки на руках. Началась паника. Только на шестой день, пройдя от Гурьева 300 километров, совсем остановились.

Конвоир раздобыл лошадь, посадил епископа, Анна пошла пешком за лошадью. Прибыли в какую-то деревню, провели в ней сутки. Дальше — на машине в Лбищи. В Лбищах владыку Серафима увели в ОГПУ. Жара невыносимая. Когда он от усталости уснул на лавке, разбудил конвоир: «Отец, я тебе хлеба принес». Сам хотел порадовать и, добудившись, торжественно отдал краюху. «Очень благодарен, очень», — отвечал владыка. Проявили участие и другие сотрудники ОГПУ. Юноша вынес стул, его мать принесла кусочек ватрушки за упокой мужа Александра, бывшего здешнего бухгалтера, умершего от туберкулеза.

— Царство ему Небесное. Господи, упокой его душу.

Ночевать оставили под навесом — в помещении нечем дышать. Дали две телеги вместо кроватей: одну епископу, одну — Анне. Стерегли четыре конвоира. Анна заснула сразу же, но вдруг кто-то в бок толкает. Оказалось, свинья… После двух таких ночей приехал грузовик — повезли в Уральск на жительство. «Как на жительство? И там оставят?» — не верили изгнанники. «Да, вас переводят из Гурьева в Уральск».

В час ночи подъехали к ОГПУ Уральска. Утром начальник, важный, в белом кителе, распорядился: «Проживаете на вольном поселении, являетесь к нам каждые пять дней».

19 июля/1 августа 1933 года, в день памяти преподобного Серафима, началась в Уральске новая жизнь. Маленькая хатка на улице Сталина, дом 151; печной трубой служил старый чугун.

Келья-церковь вскоре была обустроена: возобновилась служба, пение и непрестанная молитва к Богу. В Уральск перевели дмитровского священника отца Александра, надеясь иметь осведомителя:

— Епископ Серафим вам доверяет, и вы должны нам все о нем сообщать.

— Я на это не способен, — ответил духовный сын владыки.

Каждую регистрацию отец Александр встречался с владыкой и провожал до дома. На ходу исповедовался, делился своими недоумениями, испрашивал совета. За отказ быть осведомителем его уже осенью отправили в ссылку на Каспийское море, на мыс Жилая Коса, где вода только соленая, а пресная очень дорога. Отец Александр выдержал испытание верности и, по милости Божией, даже вернулся в Москву.

В ОГПУ епископа Серафима предупредили: «Не знаем, оставят ли вас здесь». Но владыка и его спутница уже привыкли к перемене мест не по своей воле: с 1932 года сменили четыре города…

Пасху 1934 года встретили уединенно. Каждый год с весны в Уральске начиналась эпидемия малярии. Когда она была в разгаре, на кладбище несли до двенадцати гробов в день, и все мимо окон владыки. Вскоре и он тяжко заболел. Хина не помогала, страшные приступы повторялись каждый день. Владыка часто терял сознание и только спустя несколько часов приходил в себя. Состояние было настолько тяжелым, что лечащий врач, уходя от больного, обычно говорил Анне: «Боюсь, что не переживет ваш отец этой ночи, может быть смертельный исход». По совету врача подали прошение переменить место ссылки, но ответа не последовало.

10/23 июня, в день святителя Иоанна Тобольского, после двух месяцев изнурительной болезни совершилось исцеление владыки: в этот день впервые приступа не было, и они больше не повторялись.

Наступила зима 1934/1935 годов. Рамы в хатке были одинарные, лед на окнах, снег и темнота… Собирали листья от деревьев и палочки в государственном саду — на дрова и верблюжий навоз — для самовара. В долгие зимние вечера владыка читал книги: вслух прочитали всего Достоевского, Мельникова-Печерского …

Владыке подарили беленького щенка, дворняжку. Он заботливо растил питомца, полюбившего его всей душой. Полкан приходил в дом, где владыка клал кусочек хлеба и даже сахарку на стул. Маленькая собачка с усилием доставала гостинец. Этого Полкана кто-то украл, а он убежал, на Рождество вернулся — слышим: скребется лапой в дверь.

По городу сопровождал епископа ученый пес Муська, входил в кабинет следователя, становился на задние лапы, ожидая, когда владыка отметится. «Занятная у вас собачка»,— говорили в НКВД.

Год выдался голодный, цены высокие, средств нет. Собрали в полях зеленый капустный лист и нарубили маленькую кадочку капусты. Хотелось хлеба и картофеля. Александра Михайловна Глухова присылала из Дмитрова сушеной картошки и сухарей. Дни получения посылок становились праздником: чувствовали помощь Божию и любовь духовных чад. Однажды пришла долгожданная посылка из Дмитрова и все надеялись поесть хлеба, сухарей, картошечки. А вместо хлеба лук. Анна не сдержала слез разочарования, но Клавдия нашлась: «Лук здесь дорог, продадим на базаре и купим картошки. Нужен и лук от цинги». Слава Богу за Его милость. Изредка приезжали из Москвы духовные чада владыки, привозили продукты и деньги.