Визинга. Село Средний Кольель

Долго искали пристанища, так как принять в свой дом никто не хотел. В Визинге дома так и не нашли и отправились в село Средний Кольель.

Пришел с лошадью уполномоченный. Владыку посадили в повозку с плетеными сиденьями, спутницы бежали рядом, радуясь первым весенним цветам и собирая букет из желтых цветов, похожих на розочки. Владыка спросил у кучера-зырянина, знавшего русский язык, как называются овечки, которых множество паслось по дороге. «Бальки», — ответил извозчик. «Бальки, бальки», — повторил владыка, обращаясь к девушкам. Впоследствии он часто называл своих духовных чад «бальками» — овечками.

По приезде в село остановились у дома священника отца Стефана; но кто-то шепнул, что тот — обновленец, лучше остановиться у отца диакона: он не красный, больше подойдет. Перешли в садик отца диакона. Хозяин — молодой, светловолосый, в очках, в подряснике и шляпе с широкими полями — посадил в саду за стол и подал молоко. Изгнанники объяснили, что нуждаются в пристанище. Он, как знающий все дома в городе, взялся помочь.

Узкая улица, по обеим сторонам деревянные дома. Голубой дом с мезонином — больница, дальше чайная. Посреди площади белый храм. Домики чистенькие, но никто не хотел пустить. Думали, что перед ними преступники, опасно таких поселять.

Отец диакон предложил: «На расстоянии версты село Средний Кольель, там у Афанасия большой дом, может быть, пустит». Пошли в Средний Кольель… Дом большой, три окна наперед, три сбоку, передняя холодная, без печки. Афанасий Семенович чесал затылок: «Теперь деньги не нужны, купить здесь нечего, если будут платить мукой, то пущу». Надеясь на помощь Божию и любящих чад, Анна пообещала. Хозяин дал лошадь, под вечер владыку привезли. Это было здесь событием. Зырян в избу набилось множество, особенно детишек.

У образа Божией Матери Казанской владыка отслужил молебен. Чувствовал, что прибыл на место своего «спасительного изгнания» — так назвал он свое пребывание в Кольеле. Налево от входа устроил домовую церковь. Анна и Клавдия рады были пристанищу, отделили себе уголок в проходной комнатке; началась новая жизнь. Отец благочинный Иван и игумен Филарет поместились неподалеку. Вскоре хозяин стал добрым почитателем владыки; видя, что ему некуда убирать облачения, сам заказал широкий шкаф с полками. Хозяйка часто угощала шаньгами, а иногда предлагала (по-зырянски): «Пойдем в церковь Богу молиться». Сын ее Федя запрягал лучшую лошадь, украшал праздничною уздою и говорил: «Завтра, владыка, новым телегам поедем в город». Владыка был обязан через каждые пять дней отмечаться у местных властей.

На первый месяц денег и продуктов хватило, дальше пришлось менять, что было.

Но к этому времени и дмитровцы узнали, что их архипастырь прибыл на место, и снарядили посланницу Таню. 14 сентября она приехала. Радости не было конца, возобновилась связь с дорогими, горячо любимыми чадами. Всем утешение: владыке письма от духовных чад, Клавдии — от матушки Сергии; Анне — от схиигумении Фамари. Владыка написал матушке Фамари, что Анну хочет оставить при себе: она поможет читать и петь. Матушка дала благословение. Доволен был этим и епископ Арсений.

Епископ Серафим писал в ответном письме:

«1923 г. Июля 19 дня , батюшки преп. Серафима.

Мир вам и благословение, дорогие мои, верные во Христе возлюбленные дмитровцы. Спаси вас Господи за гостинцы, которые привезла мне Таня. Цветите для Царствия Божия, завяньте совсем для ада. Будьте Божии, а не вражьи. Друг друга любите, друг друга прощайте, не укоряйте, не судите, гнилых слов не говорите. В мире со страхом

Божиим живите, смертный страшный час воспоминайте и суд Христов нелицеприятный никогда не забывайте, храм Божий усердно посещайте, в грехах кайтесь. Св. Христовых Таин причащайтесь. Милость Божия и Покров Царицы Небесной да будет со всеми вами отныне и до века. Аминь. Е. С.»

Святитель-изгнанник горячо молился за свою паству. Божественную литургию владыка Серафим совершал ежедневно. Кроме того, ежедневно совершались все богослужения дневного круга. С утра — правило к Литургии, затем Литургия, чтение Священного Писания (сам Владыка прочитывал четырех евангелистов за педелю). После обеда — девятый час, повечерие, три канона и акафист, а в шесть часов — вечерня и утреня. Вечером — молитвы на сон грядущим. Затем, оставшись один, владыка справлял пятисотницу и свое монашеское правило.

Днем владыка уединялся на молитву в ближний лес. Вековые хвойные деревья, ковер из брусничника и мха: серого, светлозеленого, темно-зеленого, темно-красного, ярко-красного; сушняк хрустит под ногами, а рядом дорога. Здесь у владыки были пустынька и круглый холмик-кафедра. Выложили из белых камушков бордюр с надписью: «Исполла эти деспота». Корень дерева раздвоен, как сидение, все залито солнцем и немолчное пение птиц. Покой… Взглянешь на темный лес: где-то там, далеко-далеко наша родная сторонушка, за лесами, за реками. Молитвенный мир восполнял все.

«Только здесь, в спасительном изгнании, узнал я, что такое уединение и молитва»,— писал преосвященный Серафим своему другу владыке Арсению. Духовные чада присылали еду и одежду, писали о своих скорбях и нуждах. Владыка отвечал им письмами, утешая, заботясь о том, чтобы не попали его чада под влияние обновленцев.

Обеспокоенный событиями церковной жизни, владыка писал из Зырянского края своей пастве:

«Молюсь за вас, с воплем крепким и слезами, чтобы Господь оградил Церковь от вторжения лжеучителей… Молитесь за Архипастыря вашего, перед Животворящим Крестом молившегося.

<…> Относительно Георгия Бог[ослов- ского]   моя резолюция следующая:

1923 г[ода], сент[ября] 12/25. Если православная община на собрании своем постановит отрешить Г[еогия] Б[огословского] от занимаемой им должности священника означенного собора, — постановление мною утверждается.

Георгию Бог[ословскому] архиерейскою властию, от Господа и Бога Спаса нашего Иисуса Христа мне данною, запрещаю священнослужение во всех православных вве-ренной моему управлению приходах епархии, остающихся в канонической верности мне как своему Архипастырю. <…>

Сию резолюцию мою потрудитесь объявить верным иереям и верным же людям, дабы не принимали запрещенного мною в священнослужении в домы свои со богомолием и вообще дабы не имели с ним никакого молитвенного общения. <…>

Родные мои, дорогие Христа Господа любящие и Христом Господом любимые дмитровцы, паства моя верная! Помню вас всех, в сердце моем ношу вас. Далекое расстояние, реки, озера, леса дремучие не отделили вас от меня, не скрыли вас от очей духа моего. Телом далеко от вас, духом с вами присно. Молюсь за вас, нужды ваши, печали и скорби пред Господом милосердным всегда представляю, да укрепит Он вас силою Своею в вере православной, да утешит вас утешением Своим благодатным в скорбях ваших, да оградит вас терпением страданий Своих в несении безропотном креста своего, каждому по силе его Господом ниспосланнаго. Молитесь за меня. Архипастыря вашего, с вами пред Крестом Животворящим молившагося.

Люблю вас любовию Христовою. Благословение Господне на вас — Его благодатию и человеколюбием всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

С любовию во Христе Е[пископ] Серафим 1923 г [ода] 12-25 сент[ября], Визинга»

Вскоре прибыла вторая партия ссыльного духовенства: протоиерей Петр Баженов, настоятель Тульского собора, отцы Сергий и Николай из села Промзина Симбирской  области, где чудотворная деревянная скульптура святителя Николая славится по всей округе. Священники пришли к и за благословением. Хотели устроиться неподалеку ради возможности общения и общей молитвы. Удалось их устроить. Скоро все привыкли друг к другу.

В праздники — архиерейское богослужение, четыре сослужащих протоиерея, и священник. Епископ читал за всенощной канон и стоял на архиерейском месте.

Сделали коврик с орлом, митру, панагию с камушками, дикирий и трикирий деревянные, работы зырян. Они приходили в умиление: «О Господи, Господи», — говорили по-русски и прикладывали руки к груди.

Келья владыки стала церковью во имя иконы Божией Матери «Скоропослушница», во имя Ее был у владыки антиминс и образочек на бумаге, висевший в изголовье все время заключения в Бутырках.

***

Скрашивали жизнь приезды дмитровцев: привозили всем весточки и подарки. Однако после приезда духовных чад местные надзиратели устраивали обыски. Напрасно: ничего крамольного не находили.

Постом говели, в пасхальную ночь молились вместе. Сын хозяев двенадцать часов ночи знаменовал залпом из ружья, даже соседи приходили, но власти вскоре запретили посещать богослужения ссыльных. Каждый праздник хозяйка приносила на подносе шаньги и пиво.

По четвергам все шли на регистрацию: ссыльные отцы тяготились ею. А однажды отец Иоанн решил не идти: «Я им не мальчик. Да, не мальчик!» Но вскоре явились посланцы с винтовкой и увели его.

Школьники, встречая на дороге епископа Серафима, кричали: «Тихон, Тихон» — владыка казался им Святейшим Патриархом.

***

Часто ребятишки прибегали в дом владыки «полечиться», а на самом деле за конфеткой. Матери подносили младенцев под благословение. Мужчины в нетрезвом виде боялись пройти мимо окон. «Тише, владыка услышит», — говорил хозяин своему другу. Но молился редко: «Робить куда легче, чем у тебя молиться. Как я тебя поминать-то буду?! Такого плательщика у меня уже никогда не будет».

Однажды был такой случай. Утром 5 сентября 1924 года, в субботу накануне дня святителя Петра Московского, епископ Серафим по обыкновению пошел в свою лесную пустыньку: «Приду пораньше, отдохну перед всенощной, а то отцы придут». К обеду его нет. И в пять часов… Все дорожки обежали, в пустыньку сбегали, кричали, звали: в океане лесном раздается эхо, а кругом мертво. Что случилось, не лежит ли он где без памяти? Больное сердце… Уже темно. «Завтра надо народом искать на лошадях», — говорит хозяин. «Святитель Николай, выведи его», — молились послушницы. И вдруг — владыка возвратился. «Я пошел по дороге вглубь, — рассказывает владыка, — а она кончилась. Перешел на другую. И та кончилась. Больше дорог нет — болота, кочки. На кочку ступишь — тонет. Нашел пустые избушки на поляне для сенокоса. Взмолился Богу и святителю Николаю. Слышу колокольчик — корова. Подхлестываю ее, все равно к дому пойдет. Она и вывела на дорогу, иду весь день. Слава Богу, дома. Не пришли мне святитель Николай корову — не вышел бы из леса». Хозяин, хорошо знавший лес, понял, что владыка ушел на расстояние восемнадцать километров.

Под праздник равноапостольной Марии Магдалины молились в лесу. У подножия холма в невысоком лесочке владыка вдруг сказал: «Здесь будет женский монастырь во имя святой Марии Магдалины».

На Рождество 1925 года пришел к владыке зырянский священник отец Степан.

— Вы к какой Церкви принадлежите, к Православной?

— Да, Ваше Преосвященство, к «Живой Православной Церкви».

— Как это? — спросил владыка. — Одно дело — к Православной, другое — к Живой.

— Вам, должно быть, известно.

— Если хотите, чтобы я вас принял, должны отказаться от ложной Церкви, покаяться и присоединиться к Православной Церкви вновь. Желаете?

— Желаю, Ваше Преосвященство, — и убеленный сединами протоиерей дал обет перед крестом и Евангелием быть верным Православию.

Зыряне сердцем чувствовали добро и в вере были как дети. Русского языка не понимали, тропарей не разумели, молились сердцем и душою, повторяя знакомые слова: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума».

Пришла весна 1925 года. Закончился срок ссылки. Настал день Благовещения Пресвятой Богородицы. Поздно вечером владыка уединился на молитву; видно было, как он кладет поклоны под сводом звездного неба. Подошел отец Иоанн: «Владыка! Пришла

бумага о нашем освобождении. Можем ехать домой». Господи, слава Тебе!

Утром пришла телеграмма о кончине Патриарха Тихона. Владыка срочно направил в Дмитров послание:

«Всем, всем оставшимся верным дмитровцам. Мир вам, утешение в скорбях ваших, исцеление в болезнях ваших, терпение в долгой разлуке нашей, родные мои, возлюбленные о Господе Иисусе, дорогие приснопоминаемые в недостойных молитвах моих, дмитровцы мои. Бога любящие и Богом любимые чада мои, мир и благословение.

Давно не видал я уже вас, давно не молился с вами, давно не причащал вас Чашей Вечной Жизни, давно не беседовал с вами усты ко устам, лице к лицу, давно… Паства моя любимая, потом моим политая, трудами моими вспаханная, в болезнях немалых засеянная, блюди убо, зорко смотри, да не плевелы греха, неверия или расколов покроют тебя.

Да цветешь ты присно цветами веры православной, апостольской, святительской, да благоухаешь надеждою на всеблагой и премудрый Промысл Божий, скорбями и испытаниями грехи наши очищающий, да не увянет в тебе присно любовь христианская, все покрывающая, прощающая, немощи немощных носящая, а не себе угождающая.

Дмитровцы мои верные, дмитровцы мои родные, скорбит мое сердце вместе с вашим сердцем и за Ангела-хранителя нашего, веси, нивы наши благословлявшего всегда. Не стало его, ушел он. Словно не выдержало сердце его всей горечи, всей боли, всей скорби, всей неправды, измены евангельской правде церковной. Не выдержало, разбилось.

Помоги вам. Господи, это лишение с терпением понести и утерянное сокровище паки увидать. Умоляю вас, яко детей своих родных: бойтесь волков в овечьей шкуре, живцов (живоцерковников – Примеч. ред.). Они полны дьявольской гордыни, самочиния, бесчиния, они сладко говорят, но горько их слушать, на языке у них мед, а на сердце лед. Яд аспидов под устами их, гроб отверст — гортань их, и, когда они говорят, говорят ложь, яко чада отца лжи — диавола. Блюдитесь от них, не молитесь с ними. Они лишают души спасения. Храни вас Господь в вере православной тверды и незыблемы — о сем ежедневно молитвы мои к Пастыреначальнику Христу возсылаю.

Благослови вас Господь, укрепи, утверди. Видеть вас хочу, беседовать, петь Господу вместе хочу, стосковался уж по вас.

Болящие, не унывайте, ибо болезнями спасаетесь; бедные, не ропщите, ибо нищетою богатство нетленное приобретаете плачущие, не отчаивайтесь, ибо утешение ожидает Духа Утешителя вас.

Не гневайтесь, не сетуйте друг на друга, не злобьтесь, не бранитесь, не гневайтесь, а злобьтесь только на грехи, на беса, к греху влекущего: гневайтесь на еретиков, с ними не мирствуйте, а между собой верными в мире, в любви, в согласии живите.

Имущие, помогайте неимущим, богатый, больше давай, убогий, по силе своей милосердствуй… По сему уразумеют все, яко мои ученицы есте, аще любовь имате меж-ду собою.

Мир посылаю вам, мир Христов даю вам. Благодать Господа нашего Иисуса Христа и Любы Бога и Отца и Причастие Святаго Духа буди со всеми вами. Аминь.

Отец»

Начались сборы. По возвращении надо было явиться в дмитровское ОГПУ. «Два часа я все же побываю в Дмитрове», — говорил владыка.

Было время весенних разливов, навигация еще не началась. Пасху встретили в Кольеле, а 9 мая, в день просветителя зырян святителя Стефана Пермского, тронулись в путь.

Весна, все цветет. Радость и надежда. Местные жители провожали епископа Серафима со слезами. Кланялись в ноги, крестились и целовали как отца. Женщины с детьми на руках бежали за повозками до большой дороги. Ребята кричали с верхнего этажа школы: «Тихон, Тихон!»

Отъехали восемнадцать верст. В лодках переправились на другой берег. В соседней деревне нашлись возчики, которые возили почту и хорошо знали дорогу. Справляя «Степана Великого», все они были навеселе. Наняли три подводы. Владыка Серафим, отец Иоанн и послушницы сели в кибитки возчиков. Дорога лесом, кругом вода, разливы реки, суровая растительность,  круглая луна… На постоялом дворе отдыхали на полу.

В путь тронулись рано, въехали вглубь дремучего леса. Как-то пустынно кругом, тоскливо. Неожиданно нагнала тройка лошадей, в ней сотрудники ОГПУ. Остановив возчиков, долго убеждали по-зырянски, достали бурак с водкой и стали их угощать. «Что они говорят?» — спросила Анна. «Велят вас бросить в лесу, а мы не хотим. Мы честные, много всего возим и почту столько лет. Бросить вас на съедение волкам и медведям мы не согласились». Беда была в том, что всех мужиков напоили водкой, и один только Василий, который вез владыку, не пил. Возчик отца Иоанна не стоял на ногах.

Тройка уехала. Путники остались в лесу одни в руках нетрезвых людей. «Господи, спаси нас и владыку! Святитель Николай, спаси нас!» Для безопасности Анна попросила Василия взять топор из кибитки отца Иоанна и спрятать в сене. Пьяный возчик требовал у вожатого вернуть топор и, не получив его, разъяренный, погнал лошадь. Кибитка качалась вправо-влево и вдруг свалилась в канаву. Возница жалобно стонал: обнаружили перелом плечевой кости правой руки — на него было жалко смотреть. В Усть-Сысольске отвезли его в больницу.

Путников принял настоятель собора отец Клавдий. Неожиданно прибыл митрополит Кирилл, тоже получивший освобождение. Положение его было чрезвычайно тяжелым. По кончине Патриарха он по завещанию — первый законный его заместитель. Его возвращения в Москву ждала Православная 11,ерковь. Митрополит и епископ Серафим долго беседовали, у них во всем было единодушие.

Перед явкой за бумагами в ОГПУ пели молебный канон Божией Матери «Многими содержим напастьми…». В ОГПУ владыке дали направление на Дмитров, а митрополита Кирилла задержали, лишив возможности вернуться в Москву. Провожая отъезжающего владыку Серафима до парохода, митрополит Кирилл сказал: «Видел я сон, стою на берегу бушующей реки, а мне надо следовать но ней. Вдруг огромная льдина преградила путь, я остался в ожидании. Видно, мне сейчас закрыт путь на Москву, а что будет дальше — Богу известно…» — говорил он. Со скорбью разлучились все с владыкой Кириллом, оставшимся на берегу в Усть-Сысольске.

Отплывающие стояли на пароходе «Степан Разин», а митрополит Кирилл в белом подряснике, стоя на берегу, провожал в новый путь владыку Серафима. Вскоре власти лишили митрополита Кирилла всякой возможности общения с Православной Церковью: его тайно увезли в глухой, отдаленный край.

Пока стояли на палубе, подошло начальство: «Граждане, идите с вещами в каюты». Обыск. У Анны нашли бумажку с греческим текстом молитвы «Достойно есть», написанным русскими буквами, и обвинили в том, что она везет шифрованное послание. Очень долго разбирались, угрожали снять с парохода.

15 мая прибыли в Великий Устюг. Епископ Серафим пожелал помолиться у святых мощей устюжских чудотворцев — блаженных Прокопия и Иоанна, Христа ради юродивых. Храмы для него открыли. Утешительно было молиться под многовековыми сводами у раки угодников Божиих. Далее путь лежал в Усть-Сысольск.

В Усть-Сысольске мать Евдокия, ехавшая из Москвы к митрополиту Кириллу, сообщила, что после кончины Патриарха Церковью управляет митрополит Петр Крутицкий. Владыка принял весть спокойно. Митрополита Петра владыка знал с детства — еще до принятия сана бывал он у Звездинских.

Здесь пересели на трехпалубный волжский пароход «Карл Маркс» (старое название «Скобелев»). Уже перед самым отплытием на палубе появилось шесть человек; один в форме, остальные в штатском: самоуверенные, коренастые, крепкие. Ночь прошла спокойно. Икона Архистратига Божия Михаила стояла в каюте на столике.

Днем владыка исчез. Поиски ни к чему не привели. Вдруг идет по палубе, в руках книжонка. «Где вы, владыка, были?» — «Да,— сказал он задумчиво, — я сам беспокоюсь… Вы видели этих пассажиров? Один из них, в форме, обнимал меня и говорил, что напоминаю ему отца. Они знают, что я был в храмах Устюга. Им все известно. Просил прочитать книжку и дать отзыв. Я не хотел. Силой завел в каюту и сказал, чтобы прочитал и вернул».

Вечером в одиннадцатом часу в дверь каюты епископа Серафима раздался с стук. Затем голоса и шаги, удаляющиеся по коридору. Анна побежала следом. Дверь не заперта. В каюте разъяренный полупьяный военный, на столе бутылка водки, револьвер и черный платок, напротив — владыка, склонившийся над книжкой. Анна попыталась его освободить, но разъяренный офицер встал и не дает выйти: «Что мешаете? — заревел Анне.— Уходите!» Из соседней каюты выглядывают граждане из его кампании. Никто не знает, в чьих оказались руках. «Владыка, идемте скорее, — взмолилась Анна, — скорее! Отцу Ивану плохо…». И военному: «Я подниму тревогу, если вы не отпустите». Под руку владыку и — из каюты. Вернулись к себе и заперлись, но боялись, что «граждане» употребят силу и выломают дверь. Обошлось, Бог сохранил. Утром они сошли с парохода.