Омск. Владыкина Голгофа
Омск — большая узловая станция, от него на несколько километров в разные стороны расходятся железнодорожные пути. Где будет состав с заключенными? Спрашивать надо осторожно. Анна и Клавдия по приезде помчались к давней благодетельнице Анне Митрофановне, которая привела их к «Сахалину» — колонии, куда свозили заключенных. Здесь стояли набитые людьми составы. Около вагонов вооруженные конвоиры. Издали видны страдальцы: измученные, потемневшие лица узников, много молодежи.
Нашли поезд и вагон. «Где Звездинский?» — «Еще в вагоне, бегите скорее!» — «Вот началась моя схима, — сказал владыка. — Как я буду скучать обо всех, уж очень всех вас люблю…» Владыка подал Анне платок, весь мокрый от слез — последний его
подарок. Взамен нашелся сухой. Путники молили дать им воды: сутки провели они без питья в страшную июльскую жару 1937 года. Клавдия принесла ведро воды, всех напоила; неизвестно, когда бы они получили хоть каплю. Владыка отдал деньги и часы; все равно их отберут. «Бог даст, все пройдет. Вчера в Омске сказали, что те, кто был судим, вновь получают срок. Господь вернет Вас к нам, и опять будем вместе», — утешала Анна своего духовного отца. Когда вручили передачу, владыка сказал: «Деточки, покушайте сами, угоститесь чем-нибудь».
Заговорили о том, что в тюрьме всем остригают волосы, и владыка попросил Анну срочно похлопотать, чтобы его не стригли. Анна побежала в прокуратуру. Там распорядились: «московского архиерея не стричь». Возвращалась бегом, но проститься не успела… Стражники выводили духовенство и сажали в «черный ворон». Ослабевший от болезни, епископ Серафим с трудом двинулся к машине.
Омская тюрьма, в битком набитой камере невыносимое зловоние. Политических
вывезли на кирпичный завод, превращенный в лагерь. Большие сараи вместили многочисленных узников. Вышедший на волю киргиз, бывший рядом с епископом Серафимом, говорил: «Мы там, как собачки, на земле лежали». Передачи не брали, справок не давали: «У нас такого нет». Служащие признавались: «Хотя он и здесь, но иначе говорить не приказано. Находится там, куда передачи не допускаются».
В Омской тюрьме епископ Серафим пробыл в камере-одиночке девять дней, затем подсадили к нему завербованного органами обновленца. Слова епископа о том, что он верен Отечеству и вере Православной, тот передал и так перетолковал, что владыку перевели в переполненную камеру. Там были обновленцы, духовенство, снявшее с себя сан, и уголовники. Один бандит особенно обрадовался архиерею, надеялся, что принесут передачу и епископ поделится с ним. Действительно, ему досталась баночка варенья, переданная хозяйкой дома.
Владыка страдал от камней в почках, мучился болями, но едва стал поднимать голову, как около него на пол положили заключенного, избитого уголовниками до полусмерти. Епископ Серафим утешал его, подавал пить, кормил. Бедняга растрогался: «Никто не жалел. А вы, сам больной, ухаживаете за мною». Владыка ответил: «Есть душа, которая еще больше меня страдает».
В одной из записочек он написал:
«Я светел, бодр и радостен. Господь подкрепляет и окрыляет сознанием своей правоты, несмотря на тяжкие условия».
Все дни Анна и Клавдия ожидали у тюрьмы, но к ней нельзя было даже приблизить-ся. В один из дней им удалось обратиться к выходящему из автомобиля тюремному начальнику:
— Окажите внимание больному заключенному, разрешите передачу вновь прибывшему епископу, у него нет необходимого.
— Хорошо, хорошо. Приходите в управление.
Но это лишь отговорка, — ответ все тот же: передачи не разрешены, справок не даем…
Обращались к конвоирам, ведущим заключенных в баню:
— Нет ли Звездинского?
— Если и есть, приказ говорить, что нет такого. Можете не спрашивать.
Анна и Клавдия видят, как из тюрьмы вывозят на телеге сбитые из горбыля гробы, за лошадью часовой с винтовкой. Вывалит умерших или расстрелянных и возвращается с пустыми гробами, — и так много раз…
Только 4 сентября стражники согласились позволить Анне повидаться и поговорить с епископом Серафимом через забор. Дежурный обещал подпустить Анну к забору повидать Владыку, когда выведут его на прогулку, а вслух громко сказал: «Ваша дочь будет Вас ждать». Махал издали шапкой, но Анна не поверила, испугалась. «Ваш отец доходил до забора, а вас не было», — укорил ее дежурный. Больше никаких вестей из тюрьмы не было.
* * *
С этого дня начались поиски сведений о владыке. Анна попыталась обратиться в Красный Крест, просила помощи в прокуратуре, разрешения на передачи и встречи. Получила грозное предупреждение; «Если еще раз придете, тут и останетесь».
В конце концов, девушкам сообщили, что епископу Серафиму вынесен приговор «десять лет концлагеря» и что его отправляют на Колыму. «Могу ли я следовать за ним?» — спросила Анна. «Хлопочите, когда доедет и напишет…»
Чувство невосполнимой утраты охватило верных послушниц владыки. Никогда не забыть им сердечной муки, которую Бог привел пережить… Перед глазами стоял владыка, больной, одинокий, без еды и питья. И они ничем не могут помочь ему.
Все кончилось. Жизнь будто оборвалась, впереди неизвестность. Инокини вернулись в Ишим. Власти предупредили: уезжайте, иначе будет то же, что и со всеми. Нужно было решать, что делать дальше. Бросили жребий. Выпало — вернуться на родину. В день празднования Казанской иконы Божией Матери 22 октября 1937 года они выехали в Москву…
Потекло время ожидания и поисков… Жили надеждой и памятью. В марте 1938 года пришло письмо из Ишима: кажется, видели дмитровского священника Константина Пятикрестовского, значит, они еще в Омске. Снова — в Омск. На Страстной седмице пришли в НКВД. Прокурор навел справки:
«Ваш отец в марте выбыл в восточные лагеря. Переписка, возможно, не будет разрешена».
Иеродиакон Пешношский в апреле 1938 года передал:
«На этапе я заболел и лежал в больнице Читинской области. Со мною был отец и начальник всех. Владыка вспоминал, как и у кого бывал… оба с водянкою на одних нарах, накрывались одной одеждой. Не чаяли в живых остаться. Я падал духом, он ободрял. 16 апреля его взяли. Горько при расставании плакали. Он обвивал писать, но больше писем я не получил. Думается, в апреле 1938 года владыку отправили на Дальний Восток. Был ли на Колыме — Господь весть».
6 июля 1944 года, на праздник Владимирской иконы Божией Матери, получили известие: епископ Серафим содержится в дальневосточных лагерях, освободить по отдельному разрешению не могут, только тогда, когда всех будут отпускать. Вернется по окончании срока. Кто нарушал запрет и пробовал писать, тому срок заключения прибавляли вдвое.
Вернувшийся мирянин рассказывал, что был в лагере вместе с епископом, возможно, владыкой Серафимом, и там все заключенные старались к нему подойти. Подходил и он. Тоже был осужден сроком на десять лет. «Тебя отпустят, — говорил владыка, — а меня нет». Заключенный был из дмитровского района, и владыка сказал: «Если кого увидишь из моих знакомых, скажи, я всех помню, тоскую по духовной службе, и мне не разрешено писать».
До 7 февраля 1997 года на все запросы о владыке Серафиме органами сообщались ложные сведения.
Так, в справке от 8 октября 1938 года из НКВД значилось:
«Ваш отец Николай Иванович Звездинский находится на Колыме, г. Магадан, бухта Нечаева, п/я № 3».
В октябре получили по телеграфу разрешение на отправление телеграмм, денег, посылок… Навигация кончается в ноябре и начинается в апреле. Зиму ждали ответа. Весной вернулись письма, переводы и посылки:
«Адресат не найден».
До 1943 года «компетентные органы» уверяли, что епископ Серафим «жив и работает».
Каждый год справлялась Анна, жив ли ее духовный отец. Писала в дальневосточные лагеря: Владивостока, Марийский, Тобольский — и всякий раз получала отписки «не находится».
Ситуация усугублялась еще и свидетельствами лиц, якобы видевших владыку в разное время в лагерях.
В 1962 году из ЗАГСа Омска получено свидетельство:
«Ваш отец Серафим (Николай Иванович Звездинский) скончался от приступа грудной жабы 13 июля 1943 года, смерть зарегистрирована в ЗАГСе гор. Омска 6 декабря 1946 года, актовая запись № 687».
Согласно справке Регионального управления ФСБ РФ по Тюменской области от 7 февраля 1997 года, сведения справки 1962 года не соответствуют действительности.
Епископ Серафим был расстрелян в Омске 26 августа 1937 года.